– Вспомни день, когда ты написала свое первое стихотворение. Какие были ощущения?

– Я всегда чувствовала больше и острее, чем мои сверстники. Оглядываясь назад, понимаю, что первые мои стихотворения были в чем-то простыми и наивными, но и я тогда была подростком. Со временем, когда диапазон чувств и опыта расширяется/усложняется, это находит отражение и в строчках тоже. Но и тогда, и сейчас я писала, основываясь на собственных чувствах. Это освобождает в каком-то смысле. Пожалуй, можно сказать, что, перекладывая слова на бумагу, я нахожу новые пути к самой себе, познанию самой себя.

– Быть поэтессой в Дагестане – это…?

– Я предпочитаю называть себя «поэт». Быть поэтом где бы то ни было – непростой труд. В Дагестане всё осложняется тем, что потолок развития на сегодняшний момент низкий. Всегда были и будут такие глыбы, как Расул Гамзатов, Фазу Алиева, но хочется тянуться вверх в ритме сегодняшнего времени.

– Иногда ты в своих стихах обращаешься к женщине. Это собирательный образ или кто-то конкретный?

– Вообще любой поэт вам подтвердит, что обращение от мужского имени к женскому проще. Но дело, конечно, не только в этом. Я рассказываю истории. Это не обязательно мои личные истории. Это могут быть мои чувства, но в целом как поэт, как человек творческий я считаю возможным рассказывать истории, не привязываясь к конкретному гендеру. За этим не кроется что-то замысловатое. Просто иногда слова льются именно так, я их только записываю. Многие мои стихи посвящены той женщине, чью роль невозможно переоценить, – матери. Говорят, что дети учатся у своих матерей. Если мыслить в таком ключе, то я научилась многим вещам, к которым еще не была готова раньше времени. Я ни о чем не жалею и не оглядываюсь назад. Может, я пока не до конца понимаю суть всех уроков, которые преподнесла мне жизнь: они не были легкими или хотя бы понятными. Я научилась анализировать и пропускать всё через собственные фильтры доверия. Не хочу делать вид, что не испытываю боли или не задаюсь какими-то вопросами, которые перерастают в творчество. Чувствовать – это нормально. Не удивляюсь и тому, что люди часто спрашивают, чей это образ, что за этим кроется. Эта тема – очень личная для меня, я не хочу вдаваться в детали больше, чем уже рассказала здесь или через стихи.

Для меня и это – много. Если отвечать кратко, то да, я пишу о своей матери.

Почему я пишу и что за этим стоит – ответы на эти вопросы я хотела бы оставить себе.

– Марина Цветаева говорила: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи…». Из чего растут стихи Индиры Зубаировой?

– Полагаю, что мои читатели хором могли бы сказать: «из печали».

Так уж вышло, что мой жизненный путь отличается от большинства историй, где всё хорошо и гладко. Мне не хочется вдаваться в детали, я всё это прожила и пережила, и творчество стало огромным пластом, где прощение стало возможным. Многие ситуации, через которые я прошла, были «отпущены» благодаря написанным мною словам.

– Поэзия для тебя – призвание или профессия?

– Я пишу уже много лет. Для меня это не выбор. Работать над собой, расти, обретать новые навыки – это выбор. А строчки, возникающие в голове, были со мной всегда.

***

Закрою наглухо замки,

уйду в затишье дней.

– Ты гость мой, завтра приходи

и позови друзей.

 

Или забудь все номера,

Этаж, квартиру. Тень

сюда не явится с утра,

а ночью просто лень.

 

И гляжу в глазок, и всё плывут

сутулые тела.

Забудь мой адрес, милый друг.

Вчера я умерла.

 

***

А во мне всё играет юность:

Сотня клятв и обид наперед,

и потеря – чужая глупость,

и надежда – последний взлет.

– Ты в любовь не играй, девчонка,

Не влюбляй меня в дерзость фраз.

Я любуюсь тобой тихонько

с сотней пар ненасытных глаз.

 

Я смотрел, как легка в полете,

Как смешна и наивна в час,

когда лживо сияет солнце;

когда кто-то внутри угас.

А во мне отыграла юность,

я забыл, что хотел сказать.

Лишь молчанию ты улыбнулась.

Я навеки готов молчать.

 

***

Моя печаль и груз надежд,

Ты будешь вновь прохожей.

Я ставлю этот красный крест

Над дверью, что в прихожей.

 

Я тверд в решении своем,

Не этого ль хотела –

Чтоб никогда с тобой вдвоем

Не обжигались телом.

 

Не запирали в сундучки

Людей, свободу, цифры.

Что ж, отпускай и прочь беги,

У нас все будут живы.

 

Суровым взглядом проведи

Меня ты на удачу.

Так, чтобы помнил я в пути,

Что ничего не значу.

 

***

Рама окна. Взгляд в поле:

люди, цветы и ветер.

Я так мечтал о лете.

Лета коснулось горе.

 

Время мое немое.

Моет дождем недели.

Двое в своей постели,

Небо их – голубое.

 

***

Там, где море качает тревожно,

За бессмысленный ряд буйков

Я без всяких прощальных слов

Заплыву, позабыв осторожность.

 

Там, где всем раздается по горю

С предпоследним талоном на жизнь,

Погружаясь в каспийскую синь,

Я глотаю соленое море.

 

И не важно, чрез сколько границ

Пронесут торопливо мой гроб.

Завещаю мой скромный кров –

Чердаки перелетных птиц.

 

Будь то Барсово, Ханты-Мансийск

Иль родная моя Шура –

Завещать вам хочу города,

Где прошла моя первая жизнь.

 

***

мой дом высоко в горах,

мой дом в столице.

мой дом не имеет улицы,

номера, стен и крыши.

меня называют птицей.

 

мой папа высокий,

усатый, седой мужчина

не любит рыбалку,

пьет «Дон» и курит «Winston».

мой папа живет за границей.

 

но скоро обрубят крылья

и выдадут номер.

мой дом на джигитской улице.

поезд и море,

а папа живет за границей.

 

***

Я вновь разбитый на паркете:

Осколки, слёзы, кот,

и в окна мутные бьет ветер,

и горем полон рот.

 

Кричу, скулю, и шепот в люстру,

а солнцу всё равно;

как будто бы пустое чувство –

отчаянье мое.

 

Собаки делят хлеб на свалке,

резвится детвора,

а кот забрал мои остатки,

что не доел вчера.

 

Я обнаружил щель и плесень

под рамою окна.

А в сердце много грустных песен,

и снова тишина.

 

Я вновь разбитый на паркете:

осколки, слезы, кот.

И в окна черные бьет ветер,

и горем полон рот.

«назад

Фотолента